Откровение о душе человеческой
«Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь»
Н. Заболоцкий
Как странно то, что «Сталкер» вышел на экраны в то время, когда о Боге и душе говорили лишь как о чем-то аллегорическом, литературном. До Андрея Тарковского и его «Сталкера» не было в советском искусстве произведения настолько откровенно, напрямую, без экивоков говорящего о душе человеческой и настолько переполненного болью о ней. И это стало если не откровением для многомиллионного советского зрителя, то потрясением – точно.
В те годы позднего застоя-застолья атмосфера в стране была на редкость умиротворенно-ленивой и равнодушной. До Афганистана оставалось несколько месяцев, до Чернобыля – несколько лет, о падении режима никто даже помыслить не мог. Храмы, за небольшим исключением, уничтожены. Библия приравнена к «Архипелагу ГУЛаг». Разговоры «за жизнь» на кухнях заменили таинство исповеди. Светлый праздник Пасхи для большинства – нечто вроде языческого гульбища, а Рождество – очередной повод для праздника живота. По радио и телевидению – исключительно позитивные новости о перевыполнении планов пятилетки. Интеллигенция ловит сквозь глушилки «вражеские» радио-голоса, записывая их на магнитофоны вперемежку с песнями Высоцкого. Молодежь зачитывается полузапрещенным романом Булгакова «Мастер и Маргарита» и не пропускает ни одного западного фильма, которые нет-нет, да и появляются в прокате. И вдруг посреди этого засилья самоуспокоения, лени, невежества, сытости, трусости и – главное – неверия в возможность перемен в окружающем мире и в самих себе раздается голос, зовущий не просто задуматься, но пробудиться!
«Душе моя, душе моя, восстани, что спиши, конец приближается!». Именно таким призывом, на грани отчаяния, прозвучал «Сталкер» в той затхлой атмосфере духовной дремы, которая царила в стране в 1979 году. Прозвучал, как взрыв. Как сигнал бедствия. Был ли он услышан – другой вопрос.
…Мы смотрели этот фильм с моим лучшим другом в недавно отстроенном огромном киноконцертном зале. Два года назад мы окончили школу, поступили в разные институты, но дружба наша не прервалась. Во многом она строилась на близости интересов, среди которых были фантастика и творчество Тарковского. К тому моменту мы уже посмотрели «Зеркало», «Солярис», несколько раз «Андрея Рублева». И с нетерпением ждали очередную ленту мастера. Особенно волновал тот факт, что литературной первоосновой фильма стала фантастическая повесть братьев Стругацких «Пикник на обочине». Хотя мы ее не читали (популярность Стругацких была настолько велика, что и в книжных магазинах, и в библиотеках искать их книги представлялось занятием бесполезным), но знали, что фабула «Пикника» полна мистики и ужасов. Как-то не верилось, что такой тонкий кинохудожник, как Андрей Арсеньевич, будет снимать нечто вроде «Вия». Но то, что мы увидели, превзошло всяческие ожидания.
Из кинозала после просмотра достойного фильма советская молодежь обычно выходила эмоционально заряженная, возбужденно делясь впечатлениями. Но не в этом случае. После «Сталкера» не хотелось ничего говорить, ничего обсуждать. Хотелось помолчать, заглянуть внутрь себя. Впрочем, на том уровне житейского, интеллектуального и духовного развития мы, девятнадцатилетние, еще не обладали – да и не могли обладать – достаточным запасом слов, которые можно было бы применить в обсуждении «Сталкера». Не говоря уже о знании цитат из Священного Писания, рассыпанных на всем протяжении этого необыкновенного фильма. Да и фильма ли – в привычном понимании?
…Сразу же после того, как зал погрузился в сосредоточенную полутьму, мы оказались в странном мире. Пугающий, совершенно непохожий на наш, он в то же время почему-то был очень знакомым, словно выплывшим из забытого сновидения. На гигантском экране один длинный план сменяет другой. Камера медленно вглядывается то в монохромную картинку унылой индустриальной окраины, то в расцвеченный яркими красками странный пейзаж с заброшенными промышленными строениями среди дикой природы. Звуковой фон состоит почти исключительно из живущей своей жизнью тишины с вкраплениями протяжных электронных звуков, лишь в самом начале прерываемой треском автоматных очередей. Три человека сначала едут куда-то на маленьком джипе, затем на дребезжащей дрезине, потом идут пешком. Они порой философствуют, иногда спорят, виртуозно переругиваются, один раз даже неловко дерутся, но в основном напряженно молчат. Пробираются по бездорожью среди полевых цветов, осторожно, как по минному полю. Один из них, похожий на бродягу, кидает гаечки с бинтами, читает прекрасные стихи, едва сдерживая слезы. Другой – суетящийся неврастеник – все время произносит путанные монологи столь же циничные, сколь и пессимистичные. Третий – тихий флегматик – говорит меньше остальных, но под конец собирается взорвать бомбу, чтобы уничтожить нечто такое, ради чего все трое бредут, три часа приковывая к себе внимание зрителей. Везде вода – затопленные комнаты, водопад, лужи, дождь, болото. И при этом на экране ровным счетом ничего не происходит. В том смысле, в каком подростками понимается жанр фантастики и приключений. Да и разве бывает такая фантастика, в которой только и есть что разговоры о непонятной Зоне, оставленной в назидание человечеству вероятными пришельцами, да еще голоса, прозвучавшие единственный раз из ниоткуда? Это не фантастика, это что-то другое.
Не помню, чтобы кто-то ушел с сеанса. Смотрелся фильм на одном дыхании, без обычного хихиканья, без перешептываний и банальных вопросов – «кто тут за наших?». Расходились в полной тишине, не считая одной фразы, несколько разочарованно оброненной кем-то рядом со мной в толпе: «Слишком много воды». Сказанные в переносном смысле, эти слова, казалось, просто констатировали тот факт, что на выходе нас встретил бодрый майский дождичек, омывающий свежую зелень. И это было как продолжение фильма. В одной из последних сцен трое персонажей сидят на полу, вглядываясь в зал через дождевые струи, блестящие на солнце. Теперь точно такой же дождь поливал на улице. Реальность сплелась с фантазией в тугой узел. Фильм никак не мог закончиться.
Впрочем, он так и не закончился. «Сталкер» продолжал вести нас по Зоне. Только не по той, придуманной, фантастической, а по вполне реальной. По Зоне жизни. И здесь точно так же, как в фильме, везде были раскиданы хитрые и страшные ловушки, хотя никто не называл их «мясорубками», «комариными плешами». И точно так же, как в фильме, никто не возвращался обратно, и все вокруг менялось в соответствии с тем, как менялись мы. До поры, до времени Зона пропускала нас, как пропускала она Писателя и Профессора. И хотя мы попадали в ловушки, мы все же кое-как выбирались из них с большими или меньшими потерями, и снова двигались по самым замысловатым маршрутам, вместо того, чтобы идти по прямой к одной-единственной возможной цели. Туда, где должно исполниться самое важное, самое сокровенное желание.
Сейчас уже понятно, что «Сталкер» стал для многих чем-то вроде той самой гайки, указывающей верное направление. Возможно, даже самой первой гайкой, упавшей на дорогу к храму (хотя переступить церковный порог многим довелось лишь много лет спустя). И это несмотря на поразительную смысловую мешанину на грани эзотерики, царящую в картине. Лао Цзы великолепно уживается в ней с Иоанном Богословом, а Федор Тютчев – с Арсением Тарковским.
Магическое отношение к божественной воле соседствует с трепетным отношением к христианству. Кощунственная поза одного из персонажей – с видением лика Христа над водой. Материалистический призыв поверить в себя – с евангельским «станьте как дети». «Сталкер» – все-таки не обычный фильм «про что-то» или «о чем-то». Скорее, это попытка воспроизвести на киноленте духовный поиск (точнее, самое его начало) человека, выбравшегося из серо-бурой паутины сомнамбулической обыденности и задавшего самому себе вопрос: «Кто я?».
Недаром же трое героев фильма – воплощение трех сущностей человека: Сталкер – дух, Писатель – душа, Профессор – тело. Они втроем неразлучны, хотели бы разбежаться, да не могут. Они – единое целое: и если дух сокрушенный и смиренный требует от мятущейся души тяжкого труда, то и анемичное тело не может остаться в стороне. Нельзя им порознь. Только вместе они могут идти по трудному и опасному пути, в котором добро смешано со злом, а добродетели с пороками. Такова поврежденная человеческая природа. И ничего тут не поделаешь. Оттого-то так много в кадре мусора – символа духовной загрязненности.
Оттого-то и проливается в конце фильма светлый, пронизанный солнечными лучами дождь. Прямо посреди комнаты, где исполняются желания. Проливается очистительными слезами, потому что самое сокровенное желание человеческой души – очищение от греха.
…Прошло много лет. Мой друг давно покинул бренный мир. Он так и не пришел к храму. Не успел. Нам же, бредущим среди полного бардака и хаоса, царящих в мире, неся в самих себе мусор страстей и грехов, Зона жизни снова и снова дает шанс. Но вовсе не потому, что пропускает отчаявшихся. Как раз наоборот. Только человек, поборовший свое отчаяние и поверивший, что спасение возможно, пройдет Зону до конца. Как сказал Сталкер, стоя на пороге комнаты, где исполняются желания: «Главное – верить!».
Алексей Коршун
|
1